Старая площадь и размышления о коммунизме

К обсуждению статьи Сергея и Татьяны Бабуриных в «Литературной газете»

Что такое Старая площадь в Москве? Исторически это один из самых уютных районов Москвы. Комплекс старинных зданий, соединённых внутри лабиринтом коридоров. Из Кремля, прямо из-под Спасской башни, сюда ведет короткая дорога. Пересекая Красную площадь, она вливается в улицу Ильинка, которая в советские годы носила имя Куйбышева. Самая короткая, но очень важная улица между двумя площадями – Красной и Старой. Если ехать по ней от Кремля, то справа после Малого манежа и Торгово-промышленной палаты начинался…пуп Земли, святая святых – ЦК КПСС. Старая площадь от угла идёт здесь под уклон, а корпуса без разрывов «спускаются» до Зарядья, за которым более 30 лет стояла гостиница «Россия».

Сюда, в эти корпуса на Старую площадь, безраздельная власть КПСС переместилась после смерти Сталина. В Кремле остался её конституционный символ – Верховный Совет. А Старая площадь в лице ЦК КПСС управляла страной и, насколько это было возможно и невозможно – миром. Кстати, в третьем подъезде, где после смены власти разместилось Главное контрольное управление Президента России, при существовании СССР находился Международный отдел ЦК.

Отсюда, со Старой площади, осуществлялось строительство светлого будущего – коммунизма. Осмысленно не употребляю кавычек, потому что отдаю себе отчёт в том, сколько всего светлого и доброго потеряно со сменой политического курса страны после 1991 года. СССР был идеологической родиной нового мирового порядка, которому не суждено было реализоваться по той модели, которая закладывалась Великой Октябрьской революцией. Сейчас понятие «великая» не в чести, события 1917 года называют переворотом. Переворот и есть. Но в разумной теории о государстве давно укоренился постулат, что социалистической революцией надо считать то, что следовало за октябрьским переворотом 1917 года, исключая, конечно, гражданскую войну. А это осуществлённые за годы Советской власти гигантские социальные преобразования. Кстати, пущенные в распыл с приходом нового переворота в августе 1991-го и в октябре 1993-го. Название «переворот» всё же больше прилепляется к тому явлению, с которого начинается движение под уклон, если не сказать хуже – падение в пропасть.

Но эта Площадь в действительности оказалась площадью несбывшихся надежд. Мне довелось по писательской линии близко познакомиться с человеком, который, пройдя через всю войну, а затем, после длительной работы в Черемховских и Кузнецких забоях, был выдвинут на работу в аппарат ЦК КПСС и многие годы отдал именно Старой площади. Не знаю, когда Степан Васильевич Карнаухов – речь о нём – начал писать, но мне он при знакомстве признался, что работает над записками, в которых хочет показать причины развала страны, государства и всего, чем народ жил многие десятилетия. Я понял, что работа уже «на мази», но автор не до конца определился с названием будущей книги. Мне тогда вспомнилось заглавие повести, которую написал мой однокашник по Высшей партийной школе журналист Николай Зенькович: «Конец Старой площади». Повесть им была написана буквально по следам событий августа 1991 года. О том, как в митинговом раже толпа москвичей громила и била окна в зданиях ЦК, как сквозь строй не без угрозы для жизни она пропускала покидающих цековские кабинеты работников партийного аппарата. У них выворачивали карманы, у женщин проверяли сумки, у мужчин – портфели и кейсы. И я говорю Степану Васильевичу: «Назовите свою работу «Площадь несбывшихся надежд».

Степан Васильевич усмехнулся, и я понял, что моё предложение не принимается. Я также понял, почему. Для него, старого партийца, моя журналистская дерзость была, что называется, не в масть. Но было похоже, что мысль он мимо ушей не пропустил. Потом мы несколько лет не встречались. А за годы, пока мы не виделись, он издал несколько книг, поддержку ему в этом оказал Совет ветеранов столицы. Две из них на меня произвели колоссальное впечатление. Одна, автобиографичная, называется «Такая долгая, короткая жизнь», вторая – «Старая площадь». В обеих книгах, и особенно во второй, последовательно и обоснованно, хотя и с осторожностью, даны ответы на многие вопросы, касающиеся драмы и трагедии русского коммунизма. Вспомнилась та усмешка Карнаухова по поводу моего варианта названия. Всё-таки не ушёл Степан Васильевич далеко от моего предложения. Настал черёд усмехнуться мне. И он заметил это. Но повода для весёлых мыслей книга не давала, и беседа наша проходила в тоне драматических размышлений.

Я находил оценки Карнаухова вполне справедливыми, но всё же это был взгляд изнутри той, существовавшей более семидесяти лет, системы. Рубеж развала у него смещался на годы горбачёвского, а затем ельцинского правления. Отсутствовала, на мой взгляд, «злость» в оценках тех причин развала, которые таились в ложно трактуемом в течение многих десятилетий «единстве» не только правящей партии и народа, но и правящего партийного аппарата с почти двадцатимиллионной армией рядовых коммунистов. Утаивался некий глубинный взрыватель, который я бы охарактеризовал как феномен исторически вживлённого в ряды партноменклатуры сознания особости, исключительности, превосходства над всеми и над всем.

В том, что декларированный большевиками коммунизм оказался в России нереален, виноват – не посчитайте это за грубость, дальше буду судить ещё грубее – геном человеческой твари. Для провозглашаемого равенства и братства, а в конечном итоге и построения коммунизма нужна была не только победа в «перевороте». Важнее была победа над этим порочным геномом. И эта победа не состоялась.

Человек сложен из плоти и духа. Даже стыдно прибегать к букварной истине, что коммунизм – это безальтернативное верховенство духовности. Для общества это высшая фаза развития, общность массы личностей, объединённых культом социальной справедливости и социального равенства. Проще говоря – это должна быть общность индивидуумов без нравственных пороков. Возможно ли такое? Коли провозглашали, значит, считали возможным? А на чём оступились? Более того, почему теперь это провозглашается заблуждением, а над идеей коммунизма кое-кто цинично потешается?

Если абстрагироваться на картине погрома в центре Москвы, на Старой площади, которую изобразил Николай Зенькович в своей повести – у меня стоят в глазах кульки с мясным фаршем и свекольные котлетки, вытряхиваемые в толпе из сумочек цековских секретарш с воплями «зажрались» , – то невольно покажется, что эта злость накапливалась в недрах трактуемого единства партии и народа с 1917 года и по сей день.

Альтернативой духовности может быть только верховенство плоти – сейчас скажу грубость – требухи. Требуха сотрясается в смехе над идеей коммунизма. Самое утилитарное в человеческом существе – это зов плоти. С этой точки зрения светский мир безнадёжно греховен. Таковым он и останется. Не надо потешаться над идеей коммунизма. Попытка оказалась неудачной. Зов плоти не побеждён.

Мой отец воспитывал нас, восьмерых детей, словами: «С нами хоть сегодня в коммунизм! А что? – спрашивал он и отвечал: чужого не берём, больше других не требуем». Он, таясь постороннего слуха, рассказывал нам жуткую историю про какого-то мужика из соседней деревни. Их везли на фронт, и мужик говорил отцу» «спрыгнуть бы сейчас с поезда и затеряться, земля большая». Отец отвечал: «У меня дети, я еду их защищать, а спрыгну – что с ними будет!» Отец вернулся с войны из под Воронежа. Говорил, что мужик тот действительно «затерялся», потому что не вернулся домой и после войны. Может погиб.

Осмелюсь говорить исключительно о сфере распределения благ, не касаясь многообразия других проблем несоответствия теории коммунизма и практики его строительства. Материальные факторы были слишком очевидны для массовой картины состояния общества, духовность касалась не всех, а лишь избранных. Другие, тоже избранные, пользовались закрытым распределителем благ. Отдельные больницы и санатории, отдельные магазины с отдельными ценами, отдельные ателье по пошиву одежды, отдельные автогаражи. Государство в государстве. Мы построили социализм. Но это ещё не коммунизм. Однако и социализм оказался, извините, сожран. Я согласен с мнением Сергея Бабурина, высказанном в статье «Интеллигенция. Возрождение из пепла»(Литературная газета «49 (6395): «С провозглашением курса на рост благосостояния народа при позднем Л.И.Брежневе начался ползучий реванш мещанского самосознания, завершившийся потребительской революцией 90-х годов ХХ века». И далее: « Материальный достаток стал культом, целью жизни. Реванш мещанства – вот что стоит за «реформами» ельцинской эпохи».

Лучше не скажешь. Я только не могу умолчать о том, с чего начиналось. С самого малого. С дополнительного кусочка сахара в стакане с серебряным кремлёвским подстаканником, экспроприированном у поверженного революцией класса. Помниться, была такая установка от власти, что материальное вознаграждение за труд у чиновника не может быть выше зарплаты рабочего. Но и тогда рабочему, стоящему у станка, отличительных привилегий не полагалось. А вылилось всё в закрытый распределитель благ для власти. Пресловутый «кремлёвский» паёк официально отменили только в конце восьмидесятых. Отменили? Просто понятия такого больше не существует, а «империя» особых услуг переместилась от бывшего Управления делами ЦК КПСС в Управление делами Президента РФ. Вообще… Полностью сменился культ ценностей, культ интересов. То, что перешло в XXI век, уже не в состоянии переварить даже само государство с его новой властью, в которой уже министры разворовывают миллиарды общенародной собственности. Коррупция – это высший ранг торжества «требухи» над духом. Если признавать, что она неодолима, то уж конечно надо окончательно и навеки презреть идею коммунизма. Так понимаю и на том стою.

Михаил Сильванович, член Союза писателей России, публицист