ПАМЯТЬ
На 87 году жизни умерла Прасковья Петровна Манякина. Сегодня ещё так жива память о том вечере, когда мы, омичи,члены Омского землячества в Москве, в годовщину со дня смерти С.И. Манякина сидели в их квартире, и она рассказывала о Сергее Иосифовиче такими простыми, задушевными словами. Позднее, когда шла работа над книгой «Время Манякина», не потребовалось каких-либо дополнительных материалов о семейной и личной жизни двух любящих людей, которая для многих была долгие годы на замке. Эти воспоминания Прасковьи Петровны вошли в книгу под заголовком «В Омске мы прожили наши лучшие годы». В печальные дни прощания с ней каждое её слово вновь обретает голос и трепетную глубину. Воспроизводим отдельные места из тех воспоминаний.
Правление Омского землячества в Москве выражает глубокое соболезнование сыну Александру, внуку Сергею, внучке Марии, всем родным и близким покойной.
ЛЮБОВЬ, ОДНА НА ВСЮ ЖИЗНЬ
«Мы познакомились в 1944 году. Ещё шла война. Сергей вернулся из госпиталя, лечился он после тяжёлого ранения в Грузии. И мы оказались в одной студенческой группе сельскохозяйственного института в Буденновске… Сергей был парень видный: молодой, красивый. После ранения и контузии его в госпитале подлечили. Девчонки на него заглядывались… Между лекциями мы обычно собирались своим кружком, смотрим, и он к нам прибивается… И вот, как сейчас помню, 8 марта, вечер в институте, танцы. Тогда оркестров не было, танцевали под патефон. На пластинках песни военные – «Катюша», «На позицию девушка провожала бойца». Он танцевал со всеми. А потом стали расходиться по домам. Он подходит ко мне: «Пойдём, пройдёмся». «Пойдём», – говорю. На улице теплынь, на деревьях листья распустились, цветы зацвели. В марте на юге настоящая весна. Походили, погуляли, вернулись в общежитие. И опять всё пошло, как обычно. Но девчонки начали подшучивать: «Что там у вас? Роман?» Основания-то у них были. Как-никак я пришла в комнату позже всех. «Да нет, – говорю им, – никакого романа. Погуляли и всё»…
…Тогда на агрономов учились четыре года. Началось распределение. Он говорит мне: «Паша, давай распределимся вместе». Его хотели оставить в Будённовске на комсомольской работе, но он отказался. Сказал: хочу работать по специальности. И нас распределили: меня агрономом в колхоз «Новая жизнь», а его главным агрономом МТС, которая обслуживала пять колхозов, но находилась на центральной усадьбе «Новой жизни».
После распределения все разъезжались по домам… От моего дома до деревни, где мне предстояло жить и работать, километров 17. Автобусы тогда не ходили. Возвращалась несколько дней спустя. Чтобы не сбить туфли, босиком протопала это расстояние. Вещей с собой не
было, одна сумочка. Сергей никуда не уезжал, сразу приступил к работе. Он поработал месяца два и его назначили директором МТС. Но это было позже. А сейчас он ждал меня. В колхозе был домик, перегороженный на две половины. Одну занимал колхозный бригадир, другая предназначалась для меня – главного агронома. Захожу, две комнаты совершенно пустые и я – с лёгкой сумочкой и босиком.
Начали жить вместе. Не помню, чтобы в любви друг другу объяснялись, как в кино показывают, но она присутствовала во всём. Меня много лет спустя спрашивали, как я с ним живу: он такой суровый, всегда озабоченный делами? Со стороны, может, так и казалось. Но ни мне, ни детям его не за что было упрекнуть. Конечно, был занят, но для семьи время находил. Был внимательный и заботливый. За все более чем 60 лет совместной жизни мы ни разу серьёзно не поругались. Не обижали друг друга…Меня иногда спрашивали: трудно ли быть женой большого руководителя. Если мне и было трудно, то, в основном, из-за детей. Я после сельскохозяйственного института вскоре поняла, что агрономом работать и, как муж, мотаться по полям не смогу. Заочно поступила в педагогический институт и закончила естественный факультет, стала учителем. Я и по приезде в Омск пошла работать в школу. Там же, в 19-й школе, учились дети, дочь и сын. Малейший проступок и учителя идут ко мне: «Ваш сын сегодня перелез через забор». Спрашиваю: «Он один перелез?» «Нет, всем классом». «Он же не может пойти против всех», – говорю я. Или: «Ваш сын сегодня разговаривал на уроке». Как будто только мой сын мог разговаривать на уроке. В общем, жене большого руководителя больше и доставалось. Каждое лыко ставили в строку. Когда дети окончили школу, я облегчённо вздохнула…
…Можно ли назвать мою жизнь счастливой? Она была разной. В ней было, можно сказать, три эпохи. Эпоха послевоенная была трудной, но она была наполнена светлыми надеждами и ощущениями, что эти надежды медленно, но сбываются. Оглядываюсь на прожитую жизнь, и ни о чем не жалею. Хотя начинали в молодости трудно. Печку топили соломой, бурьяном. Занесу, бывало, огромный, круглый куст перекати-поле, он едва в дверь проходит. Надеваю валенки и топчусь по нему, чтобы ужался и в печь можно было засунуть. Столик, кровать и стулья мы уже потом купили. А так и столом и кроватью служил длинный ящик из-под каких-то запчастей. На этом ящике мы и гостей принимали.
Раньше в отношениях между людьми было больше чистоты, доверия, теплоты. Может, потому что все заняты были одним общим делом – скорее поднять на ноги страну. После войны жизнь быстро налаживалась. В 1947 году отменили карточки – люди сразу свободно вздохнули. Хлеба вдоволь, консервы всевозможные, крабы, икра. Пошла в магазин – Боже мой! Шелка разных цветов, крепдешин. И недорого. Глаза разбегаются.
Вот с деньгами у сельских жителей были проблемы. Работали в колхозе за трудодни. Сергей Иосифович тоже получал за работу той продукцией, которую производил колхоз. Помню, привозят машину арбузов. Куда их девать? Цыплят завели, они клевали эти арбузы. Зерно привозили мешками. Привозят машину винограда – это всё на трудодни. Виноград мы на доме под крышей развешивали на верёвках, чтобы подольше сохранялся. Один раз десятилитровый бочонок вина привезли… Так трудодни оплачивались…
…Потом отец Сергея Иосифовича подарил нам телку. У нас своего двора не было, определили её в сарай МТС. Она отелилась, и мы излишки молока сдавали государству, а нам взамен – масло. Не знали, куда его девать…
Вторая эпоха в нашей жизни начиналась, пожалуй, с перевода Сергея Иосифовича из деревни в Ставрополь. И сразу на большую должность – заведовать сельскохозяйственным отделом крайкома партии. Был то ли 1955-й, то ли 1956-й год. Приехал к нам в Ново-Романовку Арзгирского района, где мы жили, заместитель председателя крайисполкома. Надо же было соблюсти букву закона – общим собранием освободить председателя колхоза Манякина. Собрание шло целый день, представитель краевого центра несколько раз подводил разговор к голосованию, но никто руки не поднимал, а из разных концов зала раздавался один вопрос: зачем вы у нас его забираете?
Собрание перенесли на второй день, в клуб набились одни женщины, мужикам места не хватило. Всё тот же вопрос: зачем вы у нас его забираете? И аргументы: он наших мужиков работать заставил и научил, пьянство прекратилось, жизнь только наладилась…
Уехал заместитель председателя облисполкома, не справившись с задачей. Колхозники не отдали председателя. Но через короткое время приехала целая делегация – начальство повыше. В общем, пришлось нам переезжать в Ставрополь.
Я знаю одно, Сергей Иосифович был, как солдат – куда партия пошлёт, как говорится. Работал заведующим сельхозотделом в крайкоме, потом первый секретарь крайкома партии Фёдор Давыдович Кулаков предложил ему возглавить крайисполком. Немного прошло времени, приехал в край Хрущёв, и дальше эпоха перемен потекла для нас ускоренными темпами. Однажды муж позвонил из Москвы и сказал, что его собираются послать то ли в Пензу, то ли в Омск. Была вторая половина лета 1961 года. Я ничему уже не могла противостоять, только одна была забота – дочке и сыну надо было с 1 сентября идти в школу. Сашенька в тот год шёл в первый класс, дочка Алла – в четвёртый. И вот в последних днях августа мы оказались в Омске. На целых 25 лет! Это была настоящая эпоха. Третья по счёту…
… Семья у нас была спокойная, дружная. Да, могу повторить: омский период был для нас самым счастливым, хотя у Сергея Иосифовича здесь была невероятно тяжелая работа. Мы понимали это и старались ни в чём не мншать. Бывало, жара стоит неимоверная, люди на пляж спешат, а мы, едва проснувшись, кидаемся к окну: что там делается на улице, не пошел ли дождь? Знаем, что хлеб стоит, не наливается, неурожаем грозит. Если пошёл дождь, радуемся всей семьей. Одним словом, жили той же жизнью, что и Сергей Иосифович…
…Если отбросить кое-какие моменты, то мне грех жаловаться на жизнь. Хотя как их отбросишь? Мы потеряли дочь молодой. Это тяжелее всего, когда дети уходят раньше родителей. Моя жизнь не была сплошной идиллией, но что касается наших отношений с Сергеем Иосифовичем, то тут я не знаю, к чему можно придраться. За всю жизнь он меня ни разу не обидел. Даже если я бывала не права, он никогда не скажет, не упрекнет. Сама почувствую, что поступила неправильно. Так и жили, берегли друг друга…
Но если уж я обмолвилась о трёх «эпохах», то была и четвёртая, она легла на наш московский период жизни. Прочувствовать его с лучшей стороны было не сложно, со мной согласятся многие, кто проходил этап перевода на новую, столичную работу и окунался в новый столичный быт. Пока оформлялась квартира, мы с Сергеем Иосифовичем жили в гостинице «Россия». Не заставили долго ждать с предоставлением государственной дачи в соответствии с должностью Председателя Комитета народного контроля СССР. Мы вселились в отдельный коттедж в подмосковной Успенке. Туда могли приезжать и дети. Всё здесь нам нравилось: быт, природа, чистый воздух. Это была дача Совета Министров СССР. В том же посёлке, на противоположном берегу озера были дачи ЦК КПСС. Как только Сергея Иосифовича перевели на работу в Комитет партийного контроля, нас переселили туда — такой был порядок…
Никуда не деться и от худшей стороны. Мне кажется, она больнее сказывалась на людях того склада характера, какой был присущ моему мужу. Это честность и бескорыстие. Под эту мысль я приведу такой пример. В конце восьмидесятых официально стали разрешать государственным служащим обзаводиться собственными дачными участками. Для коллективного садоводства выделили землю Комитету народного контроля. Профсоюзная организация в список включила и своего председателя. Коллективно наняли строителей с условием сдачи домов «под ключ». Сергей Иосифович, как дисциплинированный партиец, при случае рассказал об этом генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачёву. Тот покрутил головой и, мягко говоря, не посоветовал. Сергей Иосифович дал команду вычеркнуть его из списка. Волна массового обретения частной собственности прокатилась мимо нас. Но это он не считал поражением.
После перевода на работу в Москву, он ещё долго жил двойной жизнью. Голова была, как бы, повёрнута в сторону Омска. В Москве много приходилось работать, но он превыше всего ставил результат, а результат на уровне государства растворялся в перестроечных, подчас неразрешимых проблемах – дело ведь шло к тому, что, в конце концов, и случилось со страной. Народный контроль, который он возглавлял, постепенно становился камнем преткновения на пути стремительно нарастающей ложной демократии, переходящей во вседозволенность. Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, куда его после КНК перевели первым заместителем председателя, при горбачёвском «новом мышлении» с «плюрализмом мнений» также не мог отвечать своему предназначению, организационно и политически он превратился в символ осмеянной партократии. Старания уходили в песок.
Ощутимым для семьи было постепенное сползание в социальную незащищённость. Не минула чаша сия и нас. Государственной дачи в 1991 году мы лишились, собственный участок не приобрели. А уже подрастали внуки. В пенсионном положении особенно почувствовалась потребность в полезных для здоровья занятиях на природе. Сергею Иосифовичу как ветерану выделили шесть соток на неудобьях под Лобней. Участок надо было и раскорчёвывать и выравнивать. С горем пополам построили небольшой домик, там и начали выращивать ягодные кустарники, овощи, цветы. Ездили за Лобню, пока здоровье позволяло преодолевать расстояния на общественном транспорте.
Сергей Иосифович поддерживал постоянную связь с Омском, с омичами. Многие запросто приезжали к нам домой. Пользуясь авторитетом и личными связями с влиятельными людьми, он оказывал помощь в решении многих экономических и градостроительных вопросов. Когда его в Омской области избрали в Государственную думу, он воспрянул душой и телом, как говорится, на четыре года с головой ушёл в дела депутатские, омичи, я уверена, не упрекнут его в бездеятельности.
Кризис со здоровьем стал особенно сказываться после 85-летия. Раньше он старался не придавать значения всевозможным колебаниям самочувствия, хотя перенёс за всю жизнь три сложных операции. С возрастом особенно стали сказываться военные ранения, ему присвоили вторую группу инвалидности.
Но вот наступил декабрь 2009 года. Семнадцатого числа он почувствовал себя плохо. Против обыкновения прилёг перед ужином. Был Саша у нас – сын. Он отпустил его домой, пожав руку. По словам Саши, рука была крепкая, тёплая. Через несколько минут он стал дышать тяжело, и я вызвала «скорую». Приехала бригада реаниматоров. Кроме инфаркта миокарда врачи нашли пневмонию. Подняли на этаж каталку и увезли в Центральную клиническую больницу. Вернуться домой ему не было суждено…»
Не суждено больше вернуться домой и самой Просковье Петровне Манякиной, спутнице жизни бывшего президента нашего землячества. Провожая её в последний путь, мы говорим: «Пусть земля Вам будет пухом и Вечная Вам память!»
